О том, чего не случилосьЯ перестал навещать комнату, впрочем, в этом не было нужды. Комната сама стала приходить ко мне. У меня дома было тихо, как на погосте, только я и мертвые вещи. Подходящее место для сдохшего прошлого. Я сел на диван, нащупал сигареты в кармане и стал вспоминать.
Я и мой друг познакомились в колледже. Когда я робея вступил под сень моей аlma мater, он уже был гордым старшекурсником, которому не полагалось обращать внимание на таких, как я. Он отлично учился, был всеобщим любимцем и потрясающе играл в гольф и снукер. У него были все задатки, чтобы в будущем стать блестящим адвокатом. Я и помыслить не мог о том, что когда-нибудь мы будем перебрасываться хотя бы парой слов. Сэмюэль Транси был легендой, вроде Одиссея или Роланда, о жизни которых следовало узнавать из потрепанных газет.
Он вошел в мою жизнь странно и внезапно, также как и ушел из нее. Впрочем, так он проявлялся во всем. Холодный мистраль, выворачивая с корнем деревья, не спрашивает у них разрешения. Мой друг свалился под капот моей машины поздно ночью, когда я возвращался в свою студенческую квартиру. Он был совершенно и в стельку пьян, а я до смерти перепуган. Наверное, то же ощущал Герострат, глядя на пепел, оседающий на коже прикосновением ангельского пера – благоговение и леденящий ужас от содеянного.
С тех пор и началась наша невероятная дружба. Казалось, он сам не мог ответить на вопрос, почему я. Я был для него чем-то вроде нуждающегося в опеке бездомного щенка и мальчика на побегушках. Он не скупился на затрещины и издевки, когда я делал глупости, держал мои волосы, пока я блевал в сортире после попойки, и одалживал презервативы. Он знакомил меня со своими приятелями и научил курить травку. В его глазах плескалась ядерная смесь снисходительности и любопытства, которая заставляла меня, закусив удила, рваться вперед. Я был скаковой лошадью, на которую он поставил, и я хотел выиграть этот марафон.
Я никогда не видел его улыбку. У него было много лиц и настроений. Он скалился, насмехался, едко ухмылялся. Он был убийственно серьезен и собран. Он дико хохотал запрокинув голову, словно это была самая смешная шутка в его жизни. Но он не улыбался умиротворенно и открыто, словно никогда не знал состояния покоя. Он не любил прикосновения, все эти дружеские штучки, которые могли бы показать его отношение к кому-либо. Позже, я часто размышлял об этом. Так он оберегал себя, свои чувства, хрупкие, как крылья бабочек. Для каждого из них был свой твердый футляр. Не скрывал он только весь негативный спектр, где самую верхнюю позицию занимало равнодушие. Впрочем, он не был угрюм, неучтив и умел веселиться и веселить других. Просто всегда присутствовало неизменное ощущение, что между тобой и Галатеей несколько сантиметров ледяного мрамора, который скрывает ее живую из плоти и крови. Я бился об эту изморозь своей привязанностью и восхищением, мечтал, что стану для него самым близким из друзей…
Бывает так, что встречаешь кого-то и любишь, вопреки всему. Когда понимаешь, что не любить его еще более страшно и нелепо, чем любить. По моему мнению, не любить Сэмюэля было невозможно. В этом не было ничего извращенного, просто я хотел быть оцененным, что-то значить для него, а не занять очередное почетное место в галерее окружающих его пустых портретов.
Так продолжалось много лет, и я уже почти смирился со своим местом в жизни Сэмюэля.
На выпускной он устроил мне сюрприз. Только уже сидя в машине, я понял, что нас ждет долгое путешествие. Мы колесили по Англии, пили, спали в дешевых мотелях и наслаждались мягким южным климатом, облагороженным Гольфстримом. Нам хотелось увидеть море, и мы доехали, кажется, до самого Фалмута. Мы были отчаянно живы, и нам казалось, что так будет всегда. Что мы вечны, как это море и солнце.
- Ну как тебе наша скромная поездочка? – мы с Сэмом стоим на набережной, глядя на темно-серую каемку горизонта.
Солнце догорает под нашими взглядами, а я чувствую абсолютное счастье, которое разрывает меня изнутри, выходит вместе с искрящимся смехом.
- Просто класс!
Нас фотографирует местный житель, Мой друг обнимает меня, твердые горячие пальцы стискивают загорелую кожу плеча, а по позвоночнику проходит ток, и вдох напоминает взрыв. На снимке я первый раз вижу его улыбку. Спасибо, что оставил это фото мне, Сэм, теперь я обладаю никому не доступным тайным знанием…
Мы смотрим футбол в мотеле, обложившись пивом и чипсами. Нам весело, словно нам четырнадцать, и как-то по-особенному уютно. Я боюсь спугнуть этот момент, ведь завтра мы возвращаемся обратно в мир, где нет места лихим поездкам без определенного маршрута. Я не хочу тревожить хрупкое равновесие между нами.
Но тут происходит что-то странное. Шла тридцатая минута матча Ливерпуль – Бирмингем Сити. Майкл Оуэн рвался к воротам противника. Я бурно радовался, хрустя чипсами и заливая их пивом, пока не покосился на Сэмюэля. Мой друг молча смотрел на меня, и какая-то темная муть плескалось в его взгляде, от чего по позвоночнику побежали липкие мурашки. Я не стал ничего спрашивать, потому что не хотел получить ответ. Мы просто смотрели матч.
Бросив еще один взгляд украдкой, я увидел, как его будто переломанная пополам шея начинает медленно и покорно, почти механически крениться вбок. Я затаил дыхание, наблюдая, как эта гордая голова, периодически замирая, ложится мне на плечо, точно на плаху.
Казнь Марии Стюарт …
Я подавил рефлекторное желание дернуться, боялся вздохнуть и смотрел прямо перед собой. Мягкая хрустящая упаковка беспомощно валится из рук. При нашей разнице в росте, это наверное смотрелось довольно забавно. Я чувствовал, дрожь его напряженных мышц, едва уловимую, доказывающую, что я еще не окончательно спятил. Потом он поднялся, не глядя на меня и не говоря ни слова, и ушел покурить на балкон. Может быть, у него просто затекла шея.
Он ушел, а я остался сидеть на диване и тупо пялился в телевизор, не различая ничего перед собой. Это было невероятно, немыслимо, необъяснимо и чертовски страшно. Кажется, меня била крупная дрожь. Боже, храни королеву…
Когда он вернулся, это продолжилось. Мы сидели на диване, очень близко, так что я чувствовал бедром и плечом жар его тела, от которого не было спасения. Моя спина была ровной и напряженной, ледяные руки и ноги скрещены. Он ничего не говорил на этот счет, и это было плохим знаком. Я захлебывался в мучительном молчании, напряжение нарастало, все звуки отдалились, оставляя только скрипучий шорох помех. А я мысленно молился всем известным богам» «Господи, только бы он не заговорил!».
Так мы сидели до конца матча, когда я решился посмотреть на Сэмюэля, вид у него был отсутствующий. Я поднялся и, что-то пробормотав, убежал на балкон. Мышцы, крутило от страшного напряжения, кажется, я не расслаблял их ни на минуту. Курить хотелось так, что я обжег пальцы, затягиваясь спасительно сигаретой, давясь дымом и растирая лицо ладонью. Я присел на холодный бетон и закрыл глаза, меня колотило. Так страшно мне не было даже перед выпускными экзаменами. Мыслей в голове не было, только слепящий гул и ощущение, что все летит к чертям.
Мы вернулись в Лондон очень быстро, и это очень сильно походило на побег. Об этом вечере мы никогда не говорили, словно его и не было. И я еще некоторое время пытался любить его как прежде, но это было все равно что чашкой вычерпать океан. В конце концов, я просто швырнул туда свою тихую уютную любовь, и она сгинула в этой бездне, оставив после себя только усталость, страх и одиночество. И желание, чтобы все закончилось. Чтобы я перестал ощущать это острое различие между нами.
Если раньше я страдал, потому что был сильно и не обоюдно привязан к нему, то теперь для меня страшным терзанием было то, что глубина и сила наших чувств несопоставимы в обратную сторону.
С тех пор я не знал покоя. Больше ничего угрожающего не происходило, все шло своим чередом. Кроме того, что я теперь панически боялся оставаться с ним наедине. И больше этого, я боялся только, что он поймет, как мне жутко.
… В его глазах мне чудилось какое-то мучительное напряжение и страсть. Страсть не похожая на сексуальное желание, просто нечто пугающее и бесконечное, как Вселенная. И оттуда веяло ницшеанской бездной, которая, если в нее долго всматриваться, рано или поздно начнет всматриваться в тебя.
Подо льдом скрывалась геенна огненная, и когда я это понял, было уже поздно.