Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Мысль не дает мне покоя

Это очень сложно - все время оставаться на стороне добра.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Так повелось, что люди, оказывая поддержку другому человеку, касаются ладоней, обнимают за плечи, как бы говоря: "Вот он я! Я с тобой. Все будет хорошо". Если правильно взять человека за руку, он сможет справиться со многим. Но мне кажется, что кому-то нужно вовсе не это. Многие хотят, чтобы их схватили за горло и вели к нужной цели, контролируя каждый их вдох. Человек, замотивированный удавкой, может справиться со всем на свете.

---

Я вырастаю из людей, как ребенок из старой одежды, как змея из сброшенной кожи, как моллюск из своей раковины. Только почему-то это старое хочется не бросить, а облить бензином и сжечь. И погреться от этого огня.

---

Как рассказать о моменте, когда я понял, что важное стало безразличным? Подышав на зеркало, и нарисовав на нем непонятный символ,я понял, что готов тебя отпустить. Навсегда. Насовсем. И мысленно, как снайпер, поцеловал в лоб.

---

Сегодня мне снилось, что что-то живет под моей кроватью.
и это что-то хотело меня убить.
никогда не выкладывай нож из-под подушки, дружок.

---

Когда целуешь кого-то, лицо человека становится мягким и беззащитным, словно нутро открытой раковины. По трепету его ресниц можно читать о его страданиях, одиночестве и нужде. О его голоде по теплу. В этот момент, такому человеку хочется хорошенько врезать, за то, что тот показал тебе что-то абсолютно бесценное, но и совершенно ненужное. Ко всему прочему, таинство моментально превращается в благотворительную акцию или исповедь, и отдает воском и ладаном, что совсем, блядь, не романтично. Я не верю, что поцелуем можно излечить или пробудить ото сна, как в сказке, но можно покалечить. На тебе останется маленькая ранка, зудящая язвочка на интимном месте или заноза, которая вроде не беспокоит, но доставляет неудобство и неловкость. Вот такой расклад.
А за окном в кои-то веки солнечный денек, можно погулять и пить с горла что-нибудь крепкое. Целовать горлышко бутылки. Вот, кто не доставит тебе беспокойства и утолит все твои печали. Такие дела.

---

Есть вещи, которые ты находишь и понимаешь, что они предназначены только тебе. Забытая банка мороженого в холодильнике, холодный дождь или петля, свисающая с потолка. Порадуйся каждой мелочи.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Я бы хотел нарисовать что-нибудь красное. Человеческое тело может быть создано только для любви, а не боли. Болит то, что внутри. Не нужно калечить себя.

---

Сегодня у меня большое сердце

---

Уже несколько недель я закрываю глаза перед сном и молюсь так отчаянно, как будто я смертельно болен. Но я не болен, у меня все хорошо до скрежета зубов. Я заперся в бетонной коробке и развиваю в себе агорафоба с таким усердием, как будто это и есть моя главная цель жизни. Я потерял дорогу в страну чудес. Господи, Боженька, сотвори для меня чудо, пожалуйста, до того, как я полезу в намыленную петлю. Чтобы я знал, что ты есть, и что ты меня любишь, смотришь за мной и бережешь мою задницу от всякого, что я на нее цепляю. Но ничего не происходит. Ничего. Ничегошеньки. Абсолютно. Если так пойдет и дальше, я снова начну пить, принимать наркотики, и продам душу дьяволу. Аминь.

---

Старье

Не знаю, как выразиться точнее. Это место превращается в помойку, и я не могу этому помешать. Да и не хочу.

то, что Гамильтон любит пописывать, когда ему вступает

- Мы не встречались в четверг того странного теплого месяца, прошлого года? В небе над Токио звезды горели так яростно...
- Шторм над Гудзоном, очень легкая лодка. Небо Нью-Йорка казалось смертельно раненым. Вы там тонули, вы разве не помните?...
- Может быть. А вы не сидели в Праге за столиком, мы там столкнулись руками нечаянно?
- Кажется, в Рио, оттуда я слал телеграммы без адреса... И не получая ответа...
- Знаете, я мог вас любить, немного отчаянно...
А в изношенной мышце всегда есть неловкая пауза, малая доля секунды
- А я просто мог бы... зачем вы молчали?
Жаль не... Жаль

Джонни выходит на балкон, небритый и хмурый, как черное дуло пистолета, нежно лелеет в руках кружку с обжигающим кофе, украдкой поглядывая на соседний дом. За занавесками невесомо колышутся вязкие, как хурма, тени и сигаретный дым, длинные пальцы, унизанные кольцами, то появляются, то исчезают, словно играют на невидимой арфе. Пахнет черемухой и грозой.
Джонни знает, что уже полвосьмого, и соседский парнишка скоро выйдет, потому что сегодня солнечное утро. Потому что сегодня, наконец, можно взять Лейку и снимать все подряд, начиная от дворовых собак, и заканчивая косо стоящими фонарными столбами. Это все сейчас называется модным словом "концепт". Но что Джонни смыслит в моде? Ни-че-го...
Можно просто читать, увязнув в мягком кресле, и морщить нос, когда легкий бриз ерошит волосы на затылке. Джонни не подглядывает, нет. Джонни выше таких понятий. Просто иногда он стоит на своем балконе и пьет кофе. И отчаянно мерзнет, как воробей на жердочке. Он всегда одет не по погоде, всегда слегка простужен, что добавляет ему этакой глубинной хрипотцы в голосе. Сам он - леопард, лениво доживающий свои деньки, сух и вальяжен, все еще Джонни, не Джон (коротко и без изюминки), не мистер Штайнер (сухо и официально). Еще не старый, но уже не охотится, да и кровь.... не та.
Наконец, соседский мальчик появляется, вылетая на соседний балкон единым балетным па.
А слова нанизываются сами, словно пестрые драгоценные бусины на шелковую нитку. Где же делают таких тонких-звонких, острых как лезвие, нежных как бутон гиацинта. Один выстрел из-под темных, будто бы подведенных ресниц, и сердце бешеное колотится, чашка в руках едва ли не крошится, от того как сладко сводит пальцы. Приворот, как есть приворот, - думает Джон, продолжая украдкой пялиться. А его жар-птица, одетая легко, будто и не март на дворе, все потягивается и никак не остановится. Рисуется, да только не для кого. Тонкая майка съезжает на плечо, куда-то в район сердечного тремоло. Ранее утро, из свидетелей только кот в кладовке под лестницей, да и, пожалуй, уже не тепло, небо начинает хмуриться, угрожая потопом.
Джон поливает остатками кофе бегонию, и уходит в дом. Что за проклятие, не позорься, кот мартовский...
Он ложится на хлипкий диван, встревающий его стоном покореженных пружин. Вещь, хранящая тепло его тела, уже дышит на ладан, а выкинуть жалко... Теперь он уже не леопард, а побитое морозом осеннее яблоко на земле, с пустой сердцевиной, которое сгниет под саваном снега.
И вот уже вечер, разверзаются хляби небесные, Джонни бежит за кофе в ближайшую лавку, прыгает по лужам, ощущая бесшабашное веселье. А когда возвращается, мокрый насквозь, видит свою чудо-птицу у себя под дверью. Дождь иссякает вовсе, капает медленно-медленно, выжимая свинцовое облако досуха.
- Мне сказали, что вы -доктор.
Парнишка протягивает ему ладони, усыпанные осколками стекла, словно драгоценными камнями. Ранки размером с игольное ушко кровоточат, заливая тускло мерцающие кольца.
Джонни качает головой. Ветеринар. Не доктор. Но в итоге уводит его к себе. Мальчишка сидит на стуле, хрупкий как ампула морфина, улыбается кривовато и беззащитно, словно не привык окончательно или не было повода так улыбаться. Джонни аккуратно снимает кольца, переполненный интимной нежностью, ловко вынимает осколки, не задавая вопросов, дезинфицирует и перевязывает истерзанные руки кипенно-белым бинтом.
- Не пианист? - дозировка заботы в голосе выверена с точностью снайпера
- Нет... Ювелир
Жар-птица смотрит в сторону, словно надеясь увидеть на стене, вместо обоев в цветок картину мироздания.
И Джонни прорывает
- А фотоаппараты твои?
Его гость смущается, неловко елозит на стуле, пытаясь пошевелить безвольными пальцами. Глаз не видно, только ресницы трепещут как удары пульса.
- Это так, чтобы запомнить...
Джонни медленно кивает, и наклоняется поправить повязки на ладонях. Где-то за доли секунды его настигает порывистое объятие, немного неловкое, крепкое с ноткой безнадежности. Джонни ошеломленно разглядывает собственные обои в цветок, словно в первый раз, а потом обнимает в ответ. И думает, может все-таки леопард...

---

ни грамма любви

Иногда мне чудится, что вся моя жизнь - это гнусный стих недобитого поэтишки. Пора бы прикончить, да жалко руки марать. Нас с детства учат, что слезы - это удел детей и слабаков. Что это стыдно, когда лицо становится влажной и уродливой пародией на себя самое. Что бы не служило причиной, это действительно так. Меня раздирает мое неистовство. Я словно елочная игрушка, переливающаяся злобой, которая когда-нибудь взорвется тысячей осколков и изуродует чьи-то руки. Этакий подарок анархиста, а воздух пахнет напалмом... Мои слезы всегда поток бесконечной ярости, которую нужно сдержать в себе во что бы то ни стало. Один Бог знает, что случится, если я разучусь рыдать, навзрыд, захлебываясь, как в сопливом детстве. Сегодня я хочу, чтобы во всем мире был туман и много катастроф.

---

об этом вечере в целом

Это один из вечеров, когда ты пьян, и никто не сможет схватить тебя за руку, потому что по традиции старых добрых алкоголиков ты пьешь один. Впрочем нет, мне не одиноко, мне так прекрасно, что хочется этим поделиться. Беда нашего поколения в том, что это не так уж трудно. Ты заходишь на один из ресурсов и легким движением руки оставляешь напоминания о себе. Нервное волокно интернет кабеля впитывает твое ликование, посылая электрический импульс дальше, теперь твоя личная эйфория становится общественной и не такой интенсивной. Она вроде как пошла по рукам, словно неверная девка, но теперь все это можно пережить, как и ту потрясающая мысль, что вдруг эта запись важна кому-то еще.
Мой губы сохнут и болят, вчера я сгрыз с них кожу вплоть до каемки, и виски - не самое лучшее лекарство. Во всем теле бьет набатом застарелая боль, ладони светятся в темноте лунным неживым светом, а ногти блестят словно зубы мертвеца. Я мог бы быть отличной пригоршней праха.
Меня очаровывают звезды над головой. У всех капитанов есть своя. Морген штерн - утренняя звезда, та что недостижима, она лелеет твои амбиции, а потом освещает холодным сиянием твои кости. Мой ливер теперь гниет от сомнений и страха выйти из зоны комфорта. Во мне не осталось ни капли злости, ни грамма желчи, ни унции той ярости или азарта, которые гнали меня вперед словно свора бешеных собак. Помолитесь обо мне, пока я буду делать еще пару глотков.

На самом деле меня сейчас волнуют только теги, я блядь точно помню что умел ими пользоваться

---

О Джеке, который так хорош, что заслужил право на жизнь

Джек не помнит, сколько он пробыл здесь, среди монотонного белого пейзажа. Он пробовал кричать от ярости и отчаяния, но любой звук превращался в шепот, больше похожий на мираж в пустыне. Иногда он разговаривает с Луной, но та ему не отвечает. Она короновала его и дала алую мантию, тяжело опустившуюся на плечи и прибившую к ледяной земле тяжелым саваном. Длинный шлейф тянется за ним, словно кровавая река, пока он устало бредет по гладким отшлифованным до блеска ступеням в свою Белую Башню. Воздух кристален и чист, как в его первый день, как и во все последующим за ним дни. Джек хотел бы услышать стук собственного сердца, чтобы разрушить тишину, но оно давно перестало биться. Как только он прошел за Дверь, что-то острое и безжалостное разорвало его грудную клетку и вынуло его, оставив в нем зияющую дыру. Джек умирал в страхе и темноте…
Когда он опускается на свой трон, он оказывается совсем стариком, с длинными седыми волосами и узловатыми пальцами. Его лицо покрывает паутина морщин, и только тонкая нитка карминовых губ и алые злые глаза выделяются на бледном снулом лице. Они горят все той же первородной яростью, которую не смогли истребить холод и изгнание. Костлявая ладонь, обтянутая истончившейся кожей, ложится на острогранный подлокотник его хрустального узилища, и он застывает, на миг или на века... Ход времени останавливается почти совсем, и Джек не может придумать вещи хуже.
К нему неслышно походят леопард, гиена и волчица. Они ложатся в ногах, словно пытаясь поделиться с ним частичкой тепла, которой нет и у них самих.
Давным-давно они позволили ему умереть и ушли следом, наблюдая, как Дверь за ними рассыпалась в прах. Хрон, Деймос и Люпа. Они любили его, несмотря на то, что он заставил их сделать. Они отправились за ним в изгнание. В шесть рук они несли его тело, в котором с каждым шагом оставалось все меньше человеческого. Одна дорога закончилась и началась новая.
Его рождение происходило в муках под багровой Луной. Когда он открыл глаза, вокруг был только снег, и огромный ржавый шар, испещренный кратерами, висел на сумеречном небосклоне. Кто он? Хрон, Деймос и Люпа дали ему имя, а Луна отметила его, сделал его глаза алыми. Теперь его звали Джек Повелитель Ледяных Пустошей.
Эти трое хотели умереть, уйти в другие чертоги, и у них получилось бы, потому что это было не их наказание. Но новый Джек не мог их отпустить. Его новой силы хватило на то, чтобы привязать их к себе намертво, так что ближе не может быть даже кожа. Теперь он мог слышать их ушами, видеть их глазами и чувствовать вкус их языками. Они подчинились и на этот раз, потеряв человеческий облик и оставаясь с ним. Пока он не найдет способ уйти. Или пока не кончатся миры.

@темы: Jack

---

О...

Бесконечная ночь снова заставляет задуматься о всякой ерунде. (Ох, эта «ерунда», раньше я бы написал – «хуйня».) Что-то снова мешает мне стать по ночам, и если бы это была нечистая совесть, но за мной давно не водится никаких грешков. Это место позабыто и позаброшено, как и все места, где мне доводилось когда-либо побывать. Удивительная человеческая потребность привязываться к чему-то у меня атрофирована едва ли не полностью. К своему стыду, я так и не приобрел ни одной пагубной вредной привычки. Мой алкоголизм, курение и эпилептические припадки вполне соответствуют норме, а в некоторых случаях удручающе скучны. А ведь были чудесные возможности стать первосортным наркоманом и похерить свою жизнь с огоньком.
Самое больное для меня – это осознание чужой правоты. Когда какой-нибудь умник пытается препарировать твои воспаленные проспиртованные мозги, ты сидишь и посмеиваешься, потягивая коктейль через соломинку. В самом деле, что он может сказать такого, что станет для тебя новостью. Но одна вскользь брошенная фраза, и ты словно моллюск без раковины, и сейчас в твою нежную плоть вонзится металл, чей-то жадный рот высосет из тебя все соки, а раздавленные обглоданные кости выкинут на помойку.
Это тоска по себе прежнему, по тому, кого не вернуть, бесчисленными пьянками, скуренными сигаретами и вереницей смутно знакомых лиц. По тому времени, когда был и один путь, и тысяча путей, когда решение всех проблем было простым и естественным, как дыхание. Когда у тебя всегда был туз в рукаве, а ты – обаятельно ухмыляющийся шулер знал, что уж кто-кто, а ты не пропадешь. Когда ты не сомневался в себе и своих поступках, и всегда ставил на красное…
Зима в этом городе затянулась, как удавка на шее висельника, и ему не помешало бы что-то кроме запаха оттаявшего собачьего дерьма. Что-то вроде маленького чуда.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра