Королева Маб
В подарок для Bottom
♪ О нежности
С днем рождения, дорогой! Счастья и процветания тебе. Это весеннее настроение чудо как хорошо. Поэтому наслаждайся нежностью)
Еще один вечный город за спиной. Белый кашемировый шарф приятно согревает горло. Под подошвами начищенных до блеска туфель мостовая, хранящая в себе, кровь королей и плевки немытого сброда. Вокруг эти чудесные фразы с легким грассированием, хриплый шансон, куртуазные проститутки и звуки аккордеона. Париж, Париж - город любви, непринужденного флирта и венерических болезней.
Этьен не встречает его у дверей. Этьен вообще его не встречает. Сколько лет... В витринах отражается его недобрый портрет, чуть постаревший, немножко смазанный, с легкой щетиной и морщинками-лучиками у полупрозрачных век. Он сбивается шага у одной из них, чтобы мрачно укутаться в белый кашемир. Пижонский... Этьен смеялся бы до колик, если бы увидел. Он вообще много смеялся, этот бойкий мальчишка из захолустья, богом забытого среди перекрестья дорог. Наверное, легко быть из ниоткуда и уметь выживать в любой помойке. Он до сих пор помнил их все: и эти подвальные комнатушки, где в единственном окне был виден кусочек мостовой и ботинки прохожих. И холодные мансарды, когда ветер гудел в трубах, заставляя прижиматься друг к другу еще плотнее, делиться теплом украдкой. И маленькую ржавую ванну, где можно было согреться и просто возить мыльной губкой по плечам с проступающей гусиной кожей.
Он улыбается, словно не в себе, и едва не запинается. Внутри екает. Тогда их и звали-то по другому. Этьен принадлежал городу, друзьям-собутыльникам и любящей мамочке, оставшейся где-то на перекрестке миров. А Кики был только его. Тощий, нескладный, жилистый, с покрасневшим от холода носом и растрескавшимися губами, с его любовью обгрызать ногти под корень. Веселящийся напропалую над его занудством, вспыльчивый и вечно возбужденный какой-то идеей. Всегда на грани интеллектуального оргазма. Кики...
Он покупает у цветочницы незабудку, совершенно дурацкую, сводящую с ума от прединфарктной нежности. Сейчас бы и рюмочку чего-нибудь, а лучше две. Маленькая незабудка гордо выглядывает из нагрудного кармана. Вид праздный и нелепо-сокрушенный.
Он неспешно доходит до маленькой тенистой улочки, сплошь засаженной липами, чей густой аромат проникает в приоткрытые окна с кудрявыми занавесками. Несложно найти домик с выбеленными стенами и облупившейся дверью, на которой гордо держится темная медная ручка. Дверь приоткрытая, словно приглашает оставить зонтик и пижонский шарф. Молодец, Кики, заходи кто хочешь... Шальную мысль "а может для него" он прогоняет прочь, как слишком тошную.
Из глубины дома шептало рваный джаз пианино, клацая пожухлыми клавишами. Кажется, Кики часто касался их пальцами, но звуки падали нехотя, безразлично, без энергии которую должен отдавать музыкант. Это просто фарс, бездумное брожение по черно-белой магистрали, виртуозное, но дающееся слишком легко чтобы заворожить. А потом раздалась мелодия, насквозь шопенистая и нежная, как этот самый цветочный аромат липы или черемухи.
Что мне сказать, Кики? Прости... миллион раз прости. Что уехал. Что испугался и не захотел этих твоих котов, горшков с геранью, таперов в ресторанах в легкий воскресный вечер, твоих пальцев над пианино, когда ты дурачишься, подтащив поближе меня и ветхий венский стул. Твоих волос излишне шелковых, твоих взглядов, любящих, когда ты думал, что я не вижу. Твоих прикосновений, которых я сам себя лишил, чтобы корчиться в ломке, хуже чем в наркоманской. И понимать, что кроме меня виноватых то и нет. Прости за все. За малодушие, за слабость, за расстояние в три года и несколько тысяч километров, которое не покрыть теперь.
Неловко занесенная рука падает, он разворачивается и спешит прочь по гравию. Забыть как сон эти незабудки, Шопена и запах липы.
- Мсье?
Он замирает, как пойманный воришка, и этот жгучий стыд и голос, знакомый до боли, с которой он клал трубку, так и не ответив на вопрос "алло, кто это?" Он разворачивается. Кики, хотя теперь уже Этьен, повзрослел и, кажется, подрос, а в остальном такой же мальчишка, глядящий с жадным любопытством. Неловкое затянувшееся молчание комом у горла. Бедное мое сердце.
Этьен говорит почти скучающе, не глядя
- Обед будет через полчаса, если вы не пришли топтать мои газоны.
А потом смотрит прямо, едва сдерживая ухмылку
- Да и сняли бы вы этот шарф, милейший.
♪ О нежности
С днем рождения, дорогой! Счастья и процветания тебе. Это весеннее настроение чудо как хорошо. Поэтому наслаждайся нежностью)
Еще один вечный город за спиной. Белый кашемировый шарф приятно согревает горло. Под подошвами начищенных до блеска туфель мостовая, хранящая в себе, кровь королей и плевки немытого сброда. Вокруг эти чудесные фразы с легким грассированием, хриплый шансон, куртуазные проститутки и звуки аккордеона. Париж, Париж - город любви, непринужденного флирта и венерических болезней.
Этьен не встречает его у дверей. Этьен вообще его не встречает. Сколько лет... В витринах отражается его недобрый портрет, чуть постаревший, немножко смазанный, с легкой щетиной и морщинками-лучиками у полупрозрачных век. Он сбивается шага у одной из них, чтобы мрачно укутаться в белый кашемир. Пижонский... Этьен смеялся бы до колик, если бы увидел. Он вообще много смеялся, этот бойкий мальчишка из захолустья, богом забытого среди перекрестья дорог. Наверное, легко быть из ниоткуда и уметь выживать в любой помойке. Он до сих пор помнил их все: и эти подвальные комнатушки, где в единственном окне был виден кусочек мостовой и ботинки прохожих. И холодные мансарды, когда ветер гудел в трубах, заставляя прижиматься друг к другу еще плотнее, делиться теплом украдкой. И маленькую ржавую ванну, где можно было согреться и просто возить мыльной губкой по плечам с проступающей гусиной кожей.
Он улыбается, словно не в себе, и едва не запинается. Внутри екает. Тогда их и звали-то по другому. Этьен принадлежал городу, друзьям-собутыльникам и любящей мамочке, оставшейся где-то на перекрестке миров. А Кики был только его. Тощий, нескладный, жилистый, с покрасневшим от холода носом и растрескавшимися губами, с его любовью обгрызать ногти под корень. Веселящийся напропалую над его занудством, вспыльчивый и вечно возбужденный какой-то идеей. Всегда на грани интеллектуального оргазма. Кики...
Он покупает у цветочницы незабудку, совершенно дурацкую, сводящую с ума от прединфарктной нежности. Сейчас бы и рюмочку чего-нибудь, а лучше две. Маленькая незабудка гордо выглядывает из нагрудного кармана. Вид праздный и нелепо-сокрушенный.
Он неспешно доходит до маленькой тенистой улочки, сплошь засаженной липами, чей густой аромат проникает в приоткрытые окна с кудрявыми занавесками. Несложно найти домик с выбеленными стенами и облупившейся дверью, на которой гордо держится темная медная ручка. Дверь приоткрытая, словно приглашает оставить зонтик и пижонский шарф. Молодец, Кики, заходи кто хочешь... Шальную мысль "а может для него" он прогоняет прочь, как слишком тошную.
Из глубины дома шептало рваный джаз пианино, клацая пожухлыми клавишами. Кажется, Кики часто касался их пальцами, но звуки падали нехотя, безразлично, без энергии которую должен отдавать музыкант. Это просто фарс, бездумное брожение по черно-белой магистрали, виртуозное, но дающееся слишком легко чтобы заворожить. А потом раздалась мелодия, насквозь шопенистая и нежная, как этот самый цветочный аромат липы или черемухи.
Что мне сказать, Кики? Прости... миллион раз прости. Что уехал. Что испугался и не захотел этих твоих котов, горшков с геранью, таперов в ресторанах в легкий воскресный вечер, твоих пальцев над пианино, когда ты дурачишься, подтащив поближе меня и ветхий венский стул. Твоих волос излишне шелковых, твоих взглядов, любящих, когда ты думал, что я не вижу. Твоих прикосновений, которых я сам себя лишил, чтобы корчиться в ломке, хуже чем в наркоманской. И понимать, что кроме меня виноватых то и нет. Прости за все. За малодушие, за слабость, за расстояние в три года и несколько тысяч километров, которое не покрыть теперь.
Неловко занесенная рука падает, он разворачивается и спешит прочь по гравию. Забыть как сон эти незабудки, Шопена и запах липы.
- Мсье?
Он замирает, как пойманный воришка, и этот жгучий стыд и голос, знакомый до боли, с которой он клал трубку, так и не ответив на вопрос "алло, кто это?" Он разворачивается. Кики, хотя теперь уже Этьен, повзрослел и, кажется, подрос, а в остальном такой же мальчишка, глядящий с жадным любопытством. Неловкое затянувшееся молчание комом у горла. Бедное мое сердце.
Этьен говорит почти скучающе, не глядя
- Обед будет через полчаса, если вы не пришли топтать мои газоны.
А потом смотрит прямо, едва сдерживая ухмылку
- Да и сняли бы вы этот шарф, милейший.
-
-
20.04.2011 в 14:08