Много дней спустя

Сейчас я слишком долго прожил в этом городе и в этой бетонной коробке. Так долго, что не вижу ничего вокруг, да это и не нужно. Уже долго, так долго, что и не вспомнить, я просто навожу порядок у себя в голове. Мои глаза ничего не видят, поэтому я много сплю, записываю сны и пытаюсь глядеть внутрь себя. Я жду момента чтобы сесть на поезд или на самолет и уехать отсюда. И тогда я увижу. Калейдоскоп многих вещей, новых лиц, разнообразие во всем своем великолепии. Я снова проверю в чудесное. Мне просто нужен новый шум.
Возможно мне, наконец, станет, что сказать. слова извергнутся из меня словно из вскрытой старой раны, сначала по капле и затем выльются шумным потоком, все встанет на свои места, и я перестану мучаться. Нужно потерпеть, все закончится. Все закончится.

---

Какое-то бессмысленное поколение бесцельных людей. Никчемных людишек.
Я почти сдался и стал образцовым членом социума. Я забываю лица и не помню, чего хотел. Я не пишу - слова кончились. Идите нахуй

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Нам всем нужен доктор

заведу себе тег "пиздострадания"

О вечерних психозах

Эта зима весьма скверная, как трипер, гнойная зудящая язва, не дающая покоя, которая заставляет испытывать чувство неловкости, но при этом вынуждает сохранять лицо и терпеть. Общественный транспорт напоминает вереницу катафалков, клацающих металлическими створками. И эти жуткие люди, закутанные в собственные унылые фантазии, где нет ни грамма тепла. В маршрутке в час пик с озлобленными трудягами меня спасает только Бах, а по вечерам - стопка водки натощак. Я и сам, пожалуй, точно такой же, как та Белоснежка, что грезит наяву. В моей жизни стало слишком много отравленных яблок, слишком много сна и хрустальных гробов, о которые я бьюсь, как об ледяную корку, за которой небо и кислород. По ночам я слышу радио за стенкой у соседа, отсчитывающее мерными гудками каждый час, который я трачу на разглядывание потолка. Я снова курю и ненавижу себя за каждую сигарету. Впрочем, если бы они могли заменить мне все и вся, я бы заплатил за них гораздо большим, чем мои бедные-бедные легкие. Человек без вредных привычек должен быть очень счастливым и самодостаточным, иначе он сильно рискует.
Эта зима - время чернильных пятен. Когда хочешь начать жизнь с чистого листа, ты думаешь, что он будет идеальным, как сонет Шекспира, где каждое многоточие исполнено смысла. В какой-то момент я подумал, что настоящее меняет прошлое, делает его незначительным, покрывает пылью и трещинами, что все, что со мной случилось, весь мой опыт и воспоминания - это все либо дешевый фарс, либо пошлая мелодрама, что оно тянет меня вниз. Так я обесценил всю свою жизнь, и ее не стало. Я остался ни с чем. Чистый лист - это всего лишь чистый лист, красивая метафора для дураков. Осталось только ощущение неудовлетворенности, и я боюсь, что когда-нибудь исчезнет и оно, и я совсем перестану трепыхаться, застыну, превратившись в соляной столб, в назидание грядущему поколению, с лаконичной эпитафией, типа "довыебывался". От собственного пафоса тянет проблеваться.
Так я начинаю цепляться за людей, за старых и новых, рассматривать их под лупой, выискивая червоточины, как признаки бубонной чумы, с усердием и каким-то нездоровым наслаждением. Но даже те, кто прошел контроль, не приносят облегчения. От безысходности нет панацеи, кроме как прыжка вниз или выстрела в упор, но в этом так мало достоинства.
Впрочем, иногда бывают и хорошие дни. Вчера я напоминал себе бутылку шампанского, игристое вино, которое подержали в тепле и растрясли так, что пробка выстрелила в потолок. Я чувствовал, как пузырьки щекочут горло, и мне было хорошо. Фейерия чувств и ощущенияе затяжного трипа. Я был благодарен. Как жаль, что такие моменты не живут долго в моей памяти.
Скоро придет весна, и город будет пахнуть молодыми почками и оттаявшим собачьим дерьмом. И если я не сопьюсь, возможно Тот-Кто-Наверху подарит мне то, что я хочу. Возможно…

---

Крошка Мо, ч.3

...

Но потом ничего особенного не происходило. Как-то раз Мо пришел ночью, пьяный, пропахший сигаретами, сексом и чужаками, разделся и лег ко мне в кровать. Холодная рука сжала мою ладонь и положила ее на гладкое бедро. Я медленно выдохнул, но дальше ничего не происходило. Я невесомо погладил соблазнительную кожу под пальцами, ощущая себя почти что преступником, вдохнул еле слышный аромат шампуня и медленно расслабился. Так мы и уснули, касаясь друг к друга. Тогда это ничего не значило и одновременно значило очень многое.
Мы никогда не занимались сексом, и дело было даже не в том, что Крошка был несовершеннолетним. Скорее в его предпочтениях. Мо любил грубый секс и специально провоцировал своих партнеров в кабинке туалета, в машине или за гаражами, задыхаясь от удушья, вдавленный широкой пятерней в грязную плоскость. Никакого намека на нежность или заботу, только обнаженные инстинкты и похоть. Его тянуло к опасностям так, словно он хотел свести счеты с жизнью, но не знал как.
Какой был в этом кайф, я не понимал, однако опасался, что с такой неразборчивостью в связях, у Мо окажется пышный букет венерических заболеваний. Пока однажды не обнаружил на столе неслучайно оставленную пачку медицинских справок с прилепленным сверху стикером «на случай, если ты захочешь заняться со мной сексом без презерватива». Мо был здоров и по-прежнему шутил на грани фола.
Мне нравился наш досуг. У Мо оказалась, что называется «зеленая рука», никогда бы не подумал, но этот вундеркинд с упоением заботился о капризной флоре. По секрету он признался мне, что его любимые растения - это сорняки. В частности чертополох, скромный цветок с колючими листьями. Он растет на воле, и нет ни одной силы, способной лишить его способности выживать.
- Чертополох нам слаще и милей растленных роз, отравленных лилей, - шептал он, пересаживая амариллис в большую кадку.
- Что ты там бубнишь? – улыбался я.
- Это Шекспир, неуч, - Мо только фыркал, сдувая со лба прилипшую прядь волос.
Копаясь в горшках он, кажется, достигал редких минут просветления и становился обычным подростком. Сначала я думал, что такой отдушиной для него было рисование, но нет. Рисовал Мо, потому что помнил, и не мог забыть.
С каждым днем лед между нами таял, и обреченность медленно сменялась необходимостью. Тему подсмотренных рисунков мы больше не поднимали, впрочем, крошка Мо начинал задавать вопросы, что наводило на мысль, что когда-нибудь и он захочет поделиться. Ведь доверие, как известно, вещь обоюдная. Все шло своим чередом.
Однажды он увидел в моем телефоне фотографию Венди, я не смог стереть ее, это все, что осталось для моего израненного сердца. И я рассказал ему о моем ангеле. По телевизору передавали новости о ценах на нефть и вооруженных конфликтах на Ближнем Востоке, но сейчас в мире не было ничего важнее нее. Потом слова кончились, а я так и не почувствовал облегчения.
- Ты должен полюбить себя, Робби, - сказал мне Крошка, - она не сможет любить тебя, пока ты утопаешь в жалости к себе, как последний урод.
Я молча уставился на него, мне было тридцать два, а Мо только семнадцать, и он давал мне совет.
- А для этого тебе нужно заняться сексом, - закончил он свою мысль.
Он смотрел на меня, не мигая, и я занервничал, не понимая, есть в этом какой-то подтекст или нет. Как оказался, есть. Он уверенно потянулся ко мне, скользя пальцами вниз. Я перехватил запястье и сбросил его руку.
- Нет, Мо, так нельзя! – кажется, я почти умолял. Потрясающий мальчик, от которого за милю разит феромонами, хотел доставить мне удовольствие, а я умолял его не делать этого. Наверное, я и правда был жалок.
- Просто смотри телик, - прошептал он и съехал на пол, оставляя на напряженном теле ускользающий фантом своего присутствия.
И я смотрел прямо перед собой в бессмысленный экран, слыша, как ловкие пальцы расстегивают ремень, и пряжка глухо звякнув, отлетает в сторону. Я плавал в горячих солнечных лучах, которые ласкали кожу, согревая изнутри, пока не почувствовал, как они собираются внизу живота. Истома разливалась по телу мягким прибоем, я расслабился, отпуская себя, я словно заново учился дышать. Оргазм был таким же чудесным, как долгожданный подарок на Рождество. Мо выпил меня до капли, а я не знал, что делать и о чем говорить. Но он просто взял оставленный ланч и кружку чая и сел рядом.
- Расслабься, Робби, все осталось на своих местах. Просто теперь, я надеюсь, ты станешь меньше нудеть по поводу всего.
Я медленно повел плечами, все еще оглушенный.
- А ты?
- Просто скажи «спасибо».
Мо ухмылялся, в тепло-карих глазах плясали черти. Этот паршивец еще и издевался, не забывая откусывать от сэндвича.
- Спасибо, - я улыбнулся, а потом рассмеялся, легко и беззаботно. От неловкости не осталось и следа.
До появления Мо в моей жизни, каждый день напоминал мне черно-белый комикс, но малыш показал мне - это не так. Венди ушла, и вернуть ее мне могло только чудо. Я набил пошленькую татуировку на левом запястье, потому что Мо сказал, что это круто. Я снова стал нравиться себе в зеркале. Я стал улыбаться и смотреть на привлекательных женщин.
Мо был доволен. Мы продолжали неспешно коротать вечера. За окном загорались звезды, мчались машины, куда-то торопились прохожие. Где-то далеко мой ангел летел по трассе на своем кадиллаке, разбивая ночь галлогеновыми огнями, а я надеялся и ждал, но это больше не приносило мне страдания. Все, наконец, было хорошо.

@темы: bitches

---

Крошка Мо, ч.2

...

Мо остался не только на ночь, он просто остался. Он мыл посуду, готовил мне кофе по утрам, а по вечерам рисовал скетчи или валялся с книгой под боком на диване, когда мы сидели перед монотонно гудящим телевизором. Иногда он брал уголь и рисовал меня на белых чуть помятых листах своего блокнота. Лучше всего ему удавались скорбные складки у рта.
Мы не задавали друг другу никаких вопросов. Мне действительно было не интересно, где его родители, не ищет ли его кто-нибудь, но где-то в глубине души я был уверен, что сейчас у него не было никого роднее меня.
Мо определенно не стоило доверять. Этот ребенок целенаправленно искал неприятностей, нарывался на грубость, хамил и дерзил, не стесняясь выражений, словно какая-то сила заставляла его кидаться на всех, выпустив когти. Да сам он был похож на кота, грязного помойного кота с ближайшей улицы, которого чем больше бьешь, тем наглее он становится. У него были длинные рыжие волосы, чистые, но чаще всего нечесаные и спутанные, как он с ними справлялся, остается для меня загадкой. Светло карие глаза всегда смотрели нагло и с насмешкой, однако самой выдающейся частью лица Мо в прямом и переносном смысле был нос. Нос, узкий с хищной горбинкой, придававший его юному лицу облик стервятника, ждущего падали.
А еще у Мо была большая страшная тайна. Она сквозила в каждом его поступке и необъяснимой логике, лежала на дне глаз и мешала ему дышать. Я ничего не спрашивал, но что бы не творилось у него в душе, это был кромешный ад, и я не испытывал желания познакомиться поближе с его демонами. Нас всех что-то гнетет, но что бы ни преследовало крошку Мо, это могло стоить ему жизни.
Мо не любил разговаривать. Бывали дни, когда из него невозможно было вытянуть ни единого слова. Он просто уходил в себя и плотно притворял дверь за собой, никого не пуская в свой уютный мирок. Глубокая интроверсия, щедро приправленная психическими расстройствами. Когда я пытался его расшевелить, он рисовал что-нибудь, что можно интерпретировать как «отвали», если я не отставал, в ход шла тяжелая артиллерия. Мо рисовал что-нибудь особо мерзкое. Что-то что пугало или выводило меня из себя. И я отчетливо видел, как загорались его глаза, когда проделка удавалась.
О своей жизни «до» мы тоже молчали. Однако по случайно оброненным фразам я узнал, его мать была алкоголичкой, продавшей душу. Но ненавидел он не ее. Кто был его отцом, я не знал, и спрашивать было откровенно страшно. По лицу крошки Мо было понятно, что это была очень опасная тема, тонкая и хрупкая, как недавний лед на реке. Один раз оступишься, и тебя уже ничего не спасет. Однажды, я открыл его альбом, один из тех, в которых он любил заниматься бумагомарательством. Но этот был какой-то другой. Увиденное меня поразило… на многих страницах повторялся один и тот же сюжет. Там был изображен незнакомый мне человек с налитыми глазами и чудовищными мешками под ними, с искривленным ртом, в котором недоставало зубов. Левую щеку пересекал чудовищный шрам. Мо изображал его на багровом фоне, что делало картинку еще более гнетущей. Он присутствовал на всех рисунках, иногда просто портретно в разных ракурсах, но всегда очень подробно с мельчайшими деталями. Был еще один персонаж, молоденький темнокожий парнишка с мягким взглядом и красивым ртом. Я нашел только один его портрет в фас, на остальных его лицо было искажено гримасой страдания. Фон также оставался удушающее алым. Я не понимал ничего, кроме того, что, кажется, слишком близко подобрался к большой страшной тайне крошки Мо. И разумеется, я не услышал, как он вошел в комнату. Крошка спокойно забрал альбом, и только уже выходя из комнаты, едва повернувшись, попросил меня больше не трогать его вещи. По тону я понял, что только что переступил какую-то невидимую черту, и что ждать теперь от Мо, знает один Бог.

@темы: bitches

---

Привет

Дорогие мои ПЧ, зайки мои. Как многие могли заметить, я тут мало что публикую о своей жизни, и много чего придумываю. Однако на меня периодически подписываются новые люди, что вызывает во мне удивление. Не сам факт добавления в избранное, все-таки на меня меня приятно подписываться - я занимаю мало места в ленте - но гробовое молчание, которое следует за этим. Нужно это как-то исправить, поэтому я предлагаю поиграть в игру "ты - мне, я - тебе", только без эротики, хотя вы можете доставить мне удовольствие. Я называю о себе некоторые факты - вы, в свою очередь, делаете то же самое. Предлагаю остановиться на количестве в пять штук, чтобы картинка была пообъемнее. Меня не интересуют ваши имена, возраст и адрес проживания - это наводит тоску и рзрушает всю интригу. Зато я с удовольствием послушаю про ваши привычки, невинные или не очень увлечения и et cetera, et сetera. Все, что сочтете нужным.

Честно говоря, мне не хватает свежей крови...

Факты обо мне:
1) Я легко знакомлюсь с людьми и страдаю синдромом случайного попутчика. Просто обожаю трепаться с теми, кого стопроцентно больше не увижу никогда в жизни
2) Я собираю магнитики на холодильник и резиновые уточки. Этот факт почему-то многих приводит в умиление разной степени тяжести. Они просто не знают, что за них я готов убивать
3) В детстве я верил в Деда Мороза, в 11 ждал письмо из Хогвартса, а сейчас мне кажется, что кто-то живет под моей кроватью. Из всего этого можно сделать вывод, что я верю во всякую хуйню.
4) Я считаю, что одна из самых эротичных частей тела - это рот. Губы - это здорово, когда по губам скользит язык, это заводит, заставляет хотеть обладателя этого рта. В общем, это определенно может свести с ума.
5) Я - книголюб, книгоман и книгофил. Ненавижу электронные книги и книги формата pocket book. Торчу с запаха типографской краски и мечтаю попасть в книжное хранилище после смерти.

инджой, порадуйте меня, и вам воздастся.

---

Крошка Мо ч.1

...

Я встретил крошку Мо в грязном сортире задрипанного клуба, когда его пытался изнасиловать какой-то торчок. За свое спасение Мо врезал мне так, что я увидел взрыв сверхновой звезды, а после мне посоветовали не лезть не в свои дела. Я только кивнул, боль в челюсти хоть и сводила с ума, но, по сути, даже это не могло меня расшевелить.
Потом мы встречались снова, всегда случайно. На футбольной площадке, где он гонял в мяч с одноклассниками. В супермаркете, где Мо покупал презервативы, а я очередную коробку конфет для Венди, за которой она не придет. Они до сих пор стоят у меня в шкафу, все до единой, побелевшие от времени, потрескавшиеся и подтаявшие одним жарким днем, на гладкой глазури блестит засахарившаяся начинка. Но чаще всего я встречал Мо в том самом клубе, где мы познакомились. Все эти воспоминания словно фрагменты киноленты из подобранных в разнобой кадров, я не видел в этом смысла, пока не встречал его снова, и снова.
Мо было шестнадцать, но он выглядел старше своих лет. Выдавал его истинный возраст только рот, постоянно приоткрытый в немом детском восторге. На самом деле, Мо никогда не удивлялся. Один Бог знает, как его пропускали в клуб для взрослых и продавали спиртное. Мы все как-то выживаем… Кажется, только алкоголь примирял его с этой реальностью.
Как-то случилось, что Мо начал каждый вечер подсаживаться ко мне за столик. Мы не разговаривали. Мо просто смотрел на меня, не мигая, и пил свой коктейль, который покупал ему кто-то за барной стойкой. Грыз черенок от вишенки, скользил языком по губам и смотрел. Мне было одиноко, и ему тоже. Мы оба это понимали, и были друг другу молчаливо благодарны.
Когда коктейль заканчивался, Мо уходил. Заговаривал с кем-нибудь из парней, и они уходили в сторону туалета. Я хорошо уяснил его предупреждение и больше не пытался последовать за ним.
Мо обожал драться. Он был сухой и жилистый, как породистая охотничья сука. И невероятно силен для школьника. Синяки и кровоподтеки не сходили с его бледной кожи, а содранные в кровь костяшки не заживали. Он никогда не скрывал следы побоев, выставляя их напоказ, словно ордена.
Только один раз я не смог пройти мимо, когда увидел его, сидящего на асфальте, с огромным синяком на пол-лица. В разбитых окровавленных губах зло зажата сигарета, тонкие веки дрожат, так что ресницы бросают неверные тени на скулы. Мальчишка был изможден и ему было очень плохо – это не вызывало сомнений.
Я привел его к себе, не задумываясь, обработал и перевязал его раны, напоил обезболивающим. Только потом я осознал, что не следовало этого делать. Мо был основательно удолбан до этого, и его долго выворачивало в унитаз. Я держал его длинные спутанные волосы, цвета меди, пока его тошнило, и чувствовал, как во мне начинает что-то оттаивать.
Мо устало вытер губы и посмотрел на меня. Теперь он выглядел на свои шестнадцать, жалкий напуганный щенок.
- Меня зовут Мо.
Я пожал плечами, прислоняясь к холодному кафелю, и нажал кнопку слива.
- Я знаю.
Он поднялся, и я подумал, что Мо сейчас уйдет. Но он медлил, худая спина горбилась все отчетливее. А потом он развернулся и посмотрел на меня своими невозможными глазами.
- Можно мне остаться переночевать?
Я кивнул и ушел готовить ужин.

@темы: bitches

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вивиан ч.3

...

Отец Томас быстро шел по коридору храма, дьякон передал, что кто-то ожидал его в исповедальне. Был холодный вечер четырнадцатого февраля. Многие приходили в храм за благословением в этот день любви, многие придут после, когда их чаяния не оправдаются.
Преподобный вошел в узкую комнатку, присел на жесткий стул, отодвигая деревянную створку. Из-за частой решетки раздался глубокий вздох, что-то щелкнуло, как будто невидимый собеседник лопнул пузырь жевательной резинки. К запаху ладана стал примешиваться откровенный сладко-конфетный аромат.
- Благословите меня, отче, ибо я согрешил, - голос звучал ангельски, словно небесный хорал. В голове вспыхивали фейерверки воспоминаний, но мысли ускользали, словно мотыльки.
- Когда вы исповедовались в последний раз?
С той стороны раздался короткий смешок. Преподобный приблизился к решетке, но увидел только капризный изгиб пухлых губ, выдувающих пузыри из кислотно-зеленой жевательной резинки. Что позволяет себе этот паршивец в храме Божьем?
- Очень давно, отче, так что и не вспомнить. По правде говоря, я и сейчас не испытываю большого желания…
Конфеты стали ближе, кажется, эти губы приблизились к самой решетке, так что при желании отец Томас мог бы почувствовать щекой чужое дыхание. Ладони вспотели, а запах ладана показался удушающим, преподобный почувствовал резкое желание ослабить высокий воротник своего одеяния.
- Я хочу рассказать вам одну историю, отче, - голос понизился до доверительного шепота, - Много лет назад один священник нашел на пороге храма молодую женщину. Была глубокая ночь, и только луна освещала богом забытый городок. Женщина вот-вот должна была родить, но была так слаба, что могла умереть. Священник приютил ее в своем доме, и она родила чудесного мальчика, но не смогла кормить его, и потому оставила его на попечении. Говорят, она купила на вокзале билеты до Лондона. А мальчик вырос в другой семье, прилежно учился и пел в церковном хоре… что же там было дальше?
Отец Томас знал эту историю. Дальше мальчик, которого он любил как собственно сына, стал проявлять гнусные повадки, недостойные церкви, и стал изгоем. А потом собрался и уехал, чтобы никогда не возвращаться.
Преподобный снова приблизился к решетке, порочные губы исчезли, теперь на него смотрел пронзительно-зеленый глаз, густо подведенный темным карандашом. Вивиан Астли, это сладкоголосое исчадие ада, вернулся в родной город, спустя столько лет.
Он резко толкнул дверь, выходя из душной исповедальни. За спиной послышался дробный стук каблуков.
- Я просто хочу найти свою мать!
Отец Томас повернулся, борясь со смутным желанием перекреститься. Отрок был красив, дьявольски красив, искушение стало его тенью, наделив своего хозяина наглым оскалом, манерностью и сладким приторным ароматом. Все эти меха, перья, кожа, липнущая к коже, лак на ногтях и слой помады, от которой рот становился сочным, как запретный плод, и сладким, как грех, все было призвано смутить смотрящего.
Отец Томас прикрыл глаза, выдыхая. Вивиан, этот послушник, которого он помнил, был не таким, не мог быть таким. Почему он не заметил дьявольскую червоточину раньше?
Кажется, юноша понял его мысли. Блестящие губы презрительно поджались.
- Хотите помолиться о спасении моей души? Не стоит, святой отец. Просто ответьте на мой вопрос, и я уйду, и больше вы меня не увидите.
Преподобный долго смотрел на него, он очень хотел увидел того мальчишку, которого толпа пыталась побить камнями. Едкая горечь внутри даже спустя столько лет. Он тяжело вздохнул.
- Проведай свою мать, - увидев невысказанный протест на лице мальчишки, тут же добавил, - ту, которая тебя вырастила и все тебе дала, и которой ты разбил сердце!
И добавил уже чуть тише.
- Она очень больна.
Он видел колебания на его лице, тоску, стыд, отчаяние, раскаяние, целую гамму эмоций. Все же у мальчика было доброе сердце, слишком искреннее, слишком открытое, чтобы не страдать от собственных ошибок.
- Хорошо. Но вы так и не ответили… Вы поможете мне?
Он, помедлив, кивнул. Нельзя было сопротивляться надежде в глазах. Блаженны ищущие.
- Зайди потом.

Я покидаю церковь с чувством гадливости. Интересно преподобный пугает отроков моим именем? Венди сидит на скамейке, выпрямив спину, и слушает плеер, прикрыв глаза, словно сам Господь вещает ей что-то через наушники, но это не Бог, а всего лишь почивший Курт. Она поднимает на меня взгляд своих прозрачных голубых глаз, молча поднимается и идет впереди меня. На улице она замирает, подпаливая очередную сигарету.
- Куда теперь?
Я вздыхаю, жалея о своем решении.
- Вниз по улице. Покажу тебе, где я жил.
Венди пожимает плечами, она словно на экскурсии, ей все равно, откуда начинать осматривать город. Это для меня Уиндермир стал коробкой воспоминаний, для нее это было одно из тысячи мест. Сейчас я очень хотел стать ей.

@темы: bitches

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вивиан Part 2

No name

После того, как я выздоровел, наступили сладкие дни разгула и разврата. Незаметно подходила середина февраля, и в витринах появились гигантские сердца, а люди, словно обезумев, начали сметать с витрин шоколад в красивых коробках и херувимов из глазури с пухлыми щечками.
От нас было невозможно отвести взгляд. Венди вся в белом: белое платье, элегантное теплое пальто, жемчуг в ушах и на лебединой шее. Во флере задумчивой отстраненности звучит мраморная холодность. И я – эдакая хитроглазая бестия с дружелюбным оскалом на губах. Рваные джинсы в облипочку. меховая куртка, множество бус на голой шее и сапоги на каблуках. Запястье щекочет фенька из перьев, и сам я, встрепанный, похожий на взъерошенного воробья, выдувающий пузыри из фруктовой жвачки бесстыжими губами. Более непохожих людей нельзя было представить вместе.
Меня пустили на переднее сиденье понтиака, и так мы колесили по Англии, нигде подолгу не задерживаясь. Мы подвозили попутчиков и туристов с вокзалов. Спаивали их, предлагали попробовать травки, а потом сматывались с их деньгами. Спали на переднем сиденье, на заднем обычно пили виски, забираясь пальцами под одежду, и тихо ласкали друг друга, как два бездомных щенка, изголодавшихся по любви. Еще чаще мы просто лежали обнявшись, и я пел для Венди разные песенки, детские, застольные, народные баллады и рождественские гимны, все что знал когда-то. Я видел, что ей нравилось, хотя она и молчала.
Так мы отмечали день святого Валентина, расстелив на широком капоте авто одеяло, завернулись в теплые шубы и лежали под россыпью звезд, укрывшись шерстяным пледом. Светила полная луна, тревожного красного цвета, висевшая среди неба, словно спелая черешня. Мы пили виски прямо из горла и закусывали шоколадными конфетами с ванильной помадкой внутри. Так мы специально долго держали шоколад в пальцах, чтобы потом можно было слизать его языком или дать попробовать на вкус в пьяном медленном поцелуе. У нас оставалось немного кокса. После того, как я понюхал, мы обнялись и долго говорили. Вернее говорил я, а Венди так и не произнесла ни слова, только щелкала зажигалкой, прикуривая для нас сигареты.
Я рассказал ей, что никогда не знал своих родителей. Мать оставила меня в доме святоши в черный вторник двадцать четыре года назад. Меня растила женщина, которую я называл исключительно старой потаскухой, сколько себя помнил, хотя она не сделала мне ничего плохого. Рассказал ей про воскресную школу и хор, в котором меня приметил отец Томас и взял под крыло. И совсем тихо шептал про то, как начал осознавать свою природу, свое истинное влечение, но не захотел прятать это, и потому стал изгоем и парией, а отец Томас первым предложил ему уехать подальше. Под конец своего повествования я почти плакал.
- Это было паршивое время, полное бессильной ярости и шрамов.
Венди сжала мое лицо в ладонях и поцеловала, скользнув языком в рот. Я почувствовал, как тоска перестает скручивать внутренности и отпускает сердце.
- Хочешь, мы отыщем твою настоящую мать?
Я посмотрел на нее недоверчиво. Чем руководствовалась Венди в своих желаниях и поступках, оставалось для меня загадкой.
- Я ничего о ней не знаю… нужно ехать в Уиндермир, а я поклялся никогда туда не возвращаться.
Она только похмыкала, начиная сворачивать одеяла. Кокс и алкоголь не давали спать, мы могли ехать несколько часов, если не нарвемся на патруль.
Уже сидя в салоне, я заметил большую коробку в форме сердца, о которой все время хотел спросить.
- Венди, что в этой коробке?
Она завела мотор, глядя вперед и плавно выруливая на дорогу.
- Подарок принца, чтобы я всегда могла к нему вернуться.
Ангел никогда не рассказывала ничего о своей жизни, это было чем-то вроде откровения.
- А ты вернешься?
Она посмотрела на меня снисходительно и немного печально.
- Я не знаю, птичка Вив.

@темы: bitches

---

Вивиан

No name

Ангел нашел меня, когда я подыхал от бронхита в придорожном мотеле без денег и лекарств. Когда я пришел в сознание после мучительно забытья, то увидел неземное существо, держащее в тонких пальцах наполненный шприц. Я расплылся в улыбке. Ее глаза из безучастных превратились в ледяные.
- Ты ангел? – голос, мой дивный голос сейчас звучал, как скрежет наждака о металл. Я зашелся в отчаянном приступе кашля.
- Даже не надейся, и сейчас я тебе это докажу, - она говорила под стать внешности, тон сулил неприятности, как отстраненное дыхание приближающегося бурана. Но если даже это демон из преисподней, я был совсем не прочь отправиться следом.
Она без предупреждения воткнула шприц мне ягодицу и нажала на поршень. Я заскулил от боли.
- Что это? – внутри все горело огнем, а снаружи я застывал от ледяного озноба. Я едва шевелил запекшимися губами, и каждый вдох грозил разорвать на части.
- Антибиотик. Он поможет.
Она легла на кровать, позади меня, прижимаясь к моей взмокшей спине, и накинула на нас ворох одеял. Я почти сразу отключился.
В моем бреду меня преследовал пожар, я помнил обрывки молитвы, замирающей у меня на губах, разговоры с отцом Томасом, я путешествовал по своему прошлому, которое успел позабыть. Единственной реальностью была прохладная ладошка на моем сердце, перегоняющем кипяток.
Я очнулся ночью, в окно светила полная луна. Ангел курил на подоконнике, приоткрыв окно, до меня долетали нити морозного воздуха и терпко-сладкие табачного дыма. Замотавшись в одеяло, я кое-как добрался до нее, присаживаясь рядом. Она прикурила для меня новую сигарету и вставила в мои дрожащие пальцы.
- Как тебя зовут?
- Вивиан, - я курил с наслаждением, чувствуя, как судорожные вдохи обжигают мой рот и легкие, - а тебя?
- Венди.
Она ухаживала за мной, как за любимым родственником, лечила меня, мыла мое тело, кормила с ложки, выносила за мной ночной горшок и меняла простыни. Сначала я не задавал вопросов, потому что не было сил, потом, потому что боялся, что она исчезнет, если я озвучу свои мысли вслух. Но однажды не выдержал.
- Зачем ты это все делаешь?
Венди отвлеклась от покраски ногтей и посмотрела на него.
- Не знаю, - она нахмурилась, - потому что ты красивый, а я довольно давно не видела возле себя ничего красивого. К тому же ты будешь мне благодарен, а мне сейчас это нужно.
Такая прямолинейность ставила в тупик, но свои ответы я получил. Скоро я выздоровел, но Венди осталась со мной.
- Что ты будешь делать дальше?
Она пожала плечами. На языке ангела это означало, что вряд ли она вообще об этом задумывалась.

@темы: bitches

---

Немного о Венди

И снова упражняю мозги
на этот раз пять слов и тема.

"хабалка, зонт, качество, сон, мармелад"
тема: "Безответная любовь"

No name

Мы встретились в сочельник, после того, как я загадал желание, стоя на мосту Миллениум. Лондон выглядел как страна чудес. Ночь была окрашена морозным серебром и устлана девственно белым снегом, все это напоминало сказочный сон. В городах почти не видно звезд, смог и неоновые огни сильнее них, но в тот вечер я увидел падающую искру.
Венди была скверным ангелом, феей из сказки, превращающей людей в тыквы. Тонкокостная и хрупкая, затянутая в шелк и кружево дорогая фарфоровая кукла с манерами уличной хабалки. Венди постоянно курила, и этот сладкий запах ее тонких сигарет преследовал меня в мокрых снах. Жизнь представлялась ей глубоким вдохом между первым и последним оргазмом. Внешне она была идеальна, идеальнее, чем любая из женщин. Даже самый капризный ценитель не заподозрил бы обмана, пока не распаковал эту золотоволосую конфетку, внезапно обнаружив под пеной кружев весьма нескромный розовый член. Я никогда не испытывал влечение к таким, как она.
Не знаю, что меня покорило, белокурые локоны и матовая белизна кожи или это изумительное выражение тотального равнодушия в ее глазах. Она смотрела на меня, притягивая и посылая взглядом одновременно. И этот коктейль из ледяного презрения и обжигающей похоти выворачивал меня наизнанку, словно глоток кислоты.
На Рождество я признался ей в любви, а ответом мне стало «смотри, сколько хочешь, но дотрагиваться нельзя». У моей любви не было берегов, и это пугало нас обоих.
Мы праздновали вместе. Венди напилась и танцевала на льду, ловко перебирая ногами на шестидюймовых шпильках. Сначала мы нюхали кокаин, а потом хохотали и шли по Сохо, держась за руки, словно дети, и здороваясь с незнакомцами, напевали что-то легкомысленное на грани пошлости. Ночь таяла на языке, как мятная конфета, обсыпая нас снежным конфетти.
Венди была прекрасна, щеки ее разрумянились от мороза, ее пышная юбка, ласкала мои бедра, когда я ловил ее в объятия, уберегая от падения. Тогда я не удержался и поцеловал ее в губы, сочно вымазанные сладким блеском, похожим на мармелад. От поцелуев с Венди перехватывало дыхание, небо над нами окрашивалось лиловым и золотым, а воздух наполнялся персиковым звоном колоколов. На смену нежности пришло желание, опустошающее и выворачивающее жилы и мышцы, скрипящее на зубах жженым сахаром, но не находящее выхода. Венди отстранилась от меня и пошла дальше, поникшая, как цветок, уставший стоять в вазе.
В полном молчании мы дошли до набережной. Фея забралась на высокий парапет, а я смотрел на нее с замиранием сердца, боясь, что она может упасть и разбиться. Венди только посмеялась и велела сесть рядом с ней. Мы курили одну сигарету на двоих.
- Знаешь, в детстве мать рассказывала мне сказку. Про принцессу, которая убежала от злых родителей и нелюбимого жениха. Она взяла зонт и спрыгнула с башни в подвенечном платье во время бури. Так она парила по воздуху до замка своего возлюбленного.
Она снова замолчала. Моей реплики не требовалось, Венди точно также могла поговорить с каменной статуей. Но тишина между нами стала иного качества, больше не угрожая раздавить в своих челюстях.
- Я бы хотела улететь отсюда.
- Тебе есть куда? – спросил я, пытаясь скрыть в голосе нотки ревности.
Она промолчала, делая очередную затяжку.
На новый год, я подарил ей коробку в форме сердца, в которой лежало длинное свадебное платье и зонт. Моя фея улыбалась так, словно я положил к ее ногам все богатства мира. На следующий день она уехала, исчезла из моей жизни, словно ее там никогда и не было. Я искал ее, но это сложно, если человек не хочет, чтобы его нашли.
Но иногда гуляя по улицам Сохо, мне кажется, что я просто опоздал на встречу, и что меня все еще ждут…

@темы: bitches

---

Затмение

Словно заново учусь писать. Какая-то хрень на дайри-конкурс без смысла и сюжета.

Суть задания, написать рассказ, используя пять слов
"каша, солидарность, паразит, домино, сырость."

No name

Наш лидер выглядит так, словно всегда под кайфом. Зрачок, застилающий радужку глянцевой бездной и мертвый голос, как шелест прошлогодней листвы. Капризный, тонко прорисованный рот вытягивает алкоголь из бутылки, заставляя кадык мерно двигаться под бледной кожей. Во влечении к нему есть что-то суицидальное. Даже в его сладострастных вздохах слышится клацанье зубов подкатывающего безумия, от которого потом трудно отмыться и не оставить копить в себе. Его имя стараются не произносить вслух, опасаясь проклятья, но мы все зовем его Мор.
Остается совсем мало времени до того, как свет перестанет существовать. Тонкий серп солнца становится все уже и растворяется за тенью своей полночной спутницы. Тьма проглатывает наш мир, как леденец, погружая в кромешную вселенскую ночь. Затмение - это знак, по которому мы начинаем двигаться, будто живое многоногое голодное существо.
Мор приканчивает свое пойло. Мы все любовно разминает мышцы, рельефно облизанные полумраком, проверяем оружие и последний раз вдыхаем мирный воздух спокойствия, без привкуса сажи и гари.
- Время, - говорит Мор.
Первые секунды затмения равнодушно молчаливы, как любое мгновение перед бурей. А потом люди высыпаются на улицу, двигаясь в сумасшедших танцах, похожих на истерию, устраивают вакхический карнавал, женщины прячутся за толстыми стенами в иллюзорно безопасных коконах из одеял и сырости, а между стенами, шуршат сонмы насекомых. Уже много веков солнце не покидало людей. Паника заставляет творить немыслимое.
Пока мифический волк переваривает в своем брюхе пламенеющий шар, оставляя людей бороться со своими доппельгангерами, мы движемся по прямой, захватывая все больше улиц и кварталов, все больше территории. Мор похож на взбесившегося дирижера, его указующий перст уверенно направлен только вперед. Им можно было бы любоваться, как любуются пожаром, уничтожающим Рим. Мы быстро скользим, не оглядываясь, наше оружие поет в руках, когда мы насаживаем на него человеческие туши, превращая кровяные внутренности в кашу. На глазах творится история, где пуля - воплощение этики и милосердия. Наша солидарность сковывает нас одной цепью, тянет все быстрее за Мором, за которым мы спешим, словно стая паразитов, пожирающих плоть и души.
Пространство коллапсирует, и, наконец, тьма отступает, отдавая обратно утерянные краски, и позволяет увидеть картину в перспективе.
За нами остался насухо выпитый город, а впереди на горе возвышается темная неприступная крепость. Под нашими сапогами она сложится легко как карточный дом, как раздавленные костяшки домино. Но Мор не торопится, он знает цену момента. Его глаза снова заворожено глядят вдаль, рассматривая неведомое нам. А мы… Мы подождем столько, сколько нужно.

---

Немного о личных датах

О личных праздниках

Этот день принято проводить в обнимку с ухмыляющейся тыквой. Умеренный разврат или дикая оргия – любое времяпрепровождение будет уместным в традиции древнего Самайна. В этот вечер я зажигаю свечи, напиваюсь в дым и разговариваю с тенями на стенах. Ухмылка зловещей оранжевой головы становится еще более едкой, заставляя опрокидывать в себя стопки.
Настроение меняется как погода в Лондоне, и если судьбу этого сумрачного города предопределила такая глобальная причина, как сама природа, то моим поводом стал всего лишь мой день рождения, который я всегда органически ненавидел.
Хочется быть чистым, словно новорожденный. Я умываюсь особенно тщательно, бережно расчесываю волосы и внимательно слежу за тем, как острая бритва скользит по мокрым голеням. Одно неаккуратное движение, и вода окрашивается багровым. Кожа разрисована тонкой алой паутиной, в которой я могу узнавать слова, и это вдыхает немного жизни в мой застывший разум.
Сегодня можно позволить себе многое, например, томную красотку, в глазах которой я буду видеть свое полупрозрачное отражение. Мы будем кружиться, как сумасшедшие, путаясь в ее пышной юбке, нежно ласкающей мои бедра и колени. Музыка ударит под дых, заставит извиваться в волнующем ритме бескостным змеиным телом. Пальцы безжалостно сомнут подол, добираясь до чулка и манерных подвязок.
А потом мы будем лежать и смотреть в темноту, не зная, где начинается потолок. Я, напряженный и надломленный, словно струна гитары, остервенело натянутая, перед тем как лопнуть, и она, едва живая, чтобы вместить в себя мое временное помешательство.

Что пожелать тебе, Гамильтон? У тебя есть все, что тебе нужно, все эти вещи, и ни одной стоящей души. Будь счастлив и береги себя.

---

The Room. Six. Outside

О том, чего не случилось

Я перестал навещать комнату, впрочем, в этом не было нужды. Комната сама стала приходить ко мне. У меня дома было тихо, как на погосте, только я и мертвые вещи. Подходящее место для сдохшего прошлого. Я сел на диван, нащупал сигареты в кармане и стал вспоминать.

Я и мой друг познакомились в колледже. Когда я робея вступил под сень моей аlma мater, он уже был гордым старшекурсником, которому не полагалось обращать внимание на таких, как я. Он отлично учился, был всеобщим любимцем и потрясающе играл в гольф и снукер. У него были все задатки, чтобы в будущем стать блестящим адвокатом. Я и помыслить не мог о том, что когда-нибудь мы будем перебрасываться хотя бы парой слов. Сэмюэль Транси был легендой, вроде Одиссея или Роланда, о жизни которых следовало узнавать из потрепанных газет.
Он вошел в мою жизнь странно и внезапно, также как и ушел из нее. Впрочем, так он проявлялся во всем. Холодный мистраль, выворачивая с корнем деревья, не спрашивает у них разрешения. Мой друг свалился под капот моей машины поздно ночью, когда я возвращался в свою студенческую квартиру. Он был совершенно и в стельку пьян, а я до смерти перепуган. Наверное, то же ощущал Герострат, глядя на пепел, оседающий на коже прикосновением ангельского пера – благоговение и леденящий ужас от содеянного.
С тех пор и началась наша невероятная дружба. Казалось, он сам не мог ответить на вопрос, почему я. Я был для него чем-то вроде нуждающегося в опеке бездомного щенка и мальчика на побегушках. Он не скупился на затрещины и издевки, когда я делал глупости, держал мои волосы, пока я блевал в сортире после попойки, и одалживал презервативы. Он знакомил меня со своими приятелями и научил курить травку. В его глазах плескалась ядерная смесь снисходительности и любопытства, которая заставляла меня, закусив удила, рваться вперед. Я был скаковой лошадью, на которую он поставил, и я хотел выиграть этот марафон.

Я никогда не видел его улыбку. У него было много лиц и настроений. Он скалился, насмехался, едко ухмылялся. Он был убийственно серьезен и собран. Он дико хохотал запрокинув голову, словно это была самая смешная шутка в его жизни. Но он не улыбался умиротворенно и открыто, словно никогда не знал состояния покоя. Он не любил прикосновения, все эти дружеские штучки, которые могли бы показать его отношение к кому-либо. Позже, я часто размышлял об этом. Так он оберегал себя, свои чувства, хрупкие, как крылья бабочек. Для каждого из них был свой твердый футляр. Не скрывал он только весь негативный спектр, где самую верхнюю позицию занимало равнодушие. Впрочем, он не был угрюм, неучтив и умел веселиться и веселить других. Просто всегда присутствовало неизменное ощущение, что между тобой и Галатеей несколько сантиметров ледяного мрамора, который скрывает ее живую из плоти и крови. Я бился об эту изморозь своей привязанностью и восхищением, мечтал, что стану для него самым близким из друзей…
Бывает так, что встречаешь кого-то и любишь, вопреки всему. Когда понимаешь, что не любить его еще более страшно и нелепо, чем любить. По моему мнению, не любить Сэмюэля было невозможно. В этом не было ничего извращенного, просто я хотел быть оцененным, что-то значить для него, а не занять очередное почетное место в галерее окружающих его пустых портретов.

Так продолжалось много лет, и я уже почти смирился со своим местом в жизни Сэмюэля.
На выпускной он устроил мне сюрприз. Только уже сидя в машине, я понял, что нас ждет долгое путешествие. Мы колесили по Англии, пили, спали в дешевых мотелях и наслаждались мягким южным климатом, облагороженным Гольфстримом. Нам хотелось увидеть море, и мы доехали, кажется, до самого Фалмута. Мы были отчаянно живы, и нам казалось, что так будет всегда. Что мы вечны, как это море и солнце.

- Ну как тебе наша скромная поездочка? – мы с Сэмом стоим на набережной, глядя на темно-серую каемку горизонта.
Солнце догорает под нашими взглядами, а я чувствую абсолютное счастье, которое разрывает меня изнутри, выходит вместе с искрящимся смехом.
- Просто класс!
Нас фотографирует местный житель, Мой друг обнимает меня, твердые горячие пальцы стискивают загорелую кожу плеча, а по позвоночнику проходит ток, и вдох напоминает взрыв. На снимке я первый раз вижу его улыбку. Спасибо, что оставил это фото мне, Сэм, теперь я обладаю никому не доступным тайным знанием…

Мы смотрим футбол в мотеле, обложившись пивом и чипсами. Нам весело, словно нам четырнадцать, и как-то по-особенному уютно. Я боюсь спугнуть этот момент, ведь завтра мы возвращаемся обратно в мир, где нет места лихим поездкам без определенного маршрута. Я не хочу тревожить хрупкое равновесие между нами.
Но тут происходит что-то странное. Шла тридцатая минута матча Ливерпуль – Бирмингем Сити. Майкл Оуэн рвался к воротам противника. Я бурно радовался, хрустя чипсами и заливая их пивом, пока не покосился на Сэмюэля. Мой друг молча смотрел на меня, и какая-то темная муть плескалось в его взгляде, от чего по позвоночнику побежали липкие мурашки. Я не стал ничего спрашивать, потому что не хотел получить ответ. Мы просто смотрели матч.
Бросив еще один взгляд украдкой, я увидел, как его будто переломанная пополам шея начинает медленно и покорно, почти механически крениться вбок. Я затаил дыхание, наблюдая, как эта гордая голова, периодически замирая, ложится мне на плечо, точно на плаху.
Казнь Марии Стюарт …
Я подавил рефлекторное желание дернуться, боялся вздохнуть и смотрел прямо перед собой. Мягкая хрустящая упаковка беспомощно валится из рук. При нашей разнице в росте, это наверное смотрелось довольно забавно. Я чувствовал, дрожь его напряженных мышц, едва уловимую, доказывающую, что я еще не окончательно спятил. Потом он поднялся, не глядя на меня и не говоря ни слова, и ушел покурить на балкон. Может быть, у него просто затекла шея.
Он ушел, а я остался сидеть на диване и тупо пялился в телевизор, не различая ничего перед собой. Это было невероятно, немыслимо, необъяснимо и чертовски страшно. Кажется, меня била крупная дрожь. Боже, храни королеву…
Когда он вернулся, это продолжилось. Мы сидели на диване, очень близко, так что я чувствовал бедром и плечом жар его тела, от которого не было спасения. Моя спина была ровной и напряженной, ледяные руки и ноги скрещены. Он ничего не говорил на этот счет, и это было плохим знаком. Я захлебывался в мучительном молчании, напряжение нарастало, все звуки отдалились, оставляя только скрипучий шорох помех. А я мысленно молился всем известным богам» «Господи, только бы он не заговорил!».
Так мы сидели до конца матча, когда я решился посмотреть на Сэмюэля, вид у него был отсутствующий. Я поднялся и, что-то пробормотав, убежал на балкон. Мышцы, крутило от страшного напряжения, кажется, я не расслаблял их ни на минуту. Курить хотелось так, что я обжег пальцы, затягиваясь спасительно сигаретой, давясь дымом и растирая лицо ладонью. Я присел на холодный бетон и закрыл глаза, меня колотило. Так страшно мне не было даже перед выпускными экзаменами. Мыслей в голове не было, только слепящий гул и ощущение, что все летит к чертям.

Мы вернулись в Лондон очень быстро, и это очень сильно походило на побег. Об этом вечере мы никогда не говорили, словно его и не было. И я еще некоторое время пытался любить его как прежде, но это было все равно что чашкой вычерпать океан. В конце концов, я просто швырнул туда свою тихую уютную любовь, и она сгинула в этой бездне, оставив после себя только усталость, страх и одиночество. И желание, чтобы все закончилось. Чтобы я перестал ощущать это острое различие между нами.
Если раньше я страдал, потому что был сильно и не обоюдно привязан к нему, то теперь для меня страшным терзанием было то, что глубина и сила наших чувств несопоставимы в обратную сторону.
С тех пор я не знал покоя. Больше ничего угрожающего не происходило, все шло своим чередом. Кроме того, что я теперь панически боялся оставаться с ним наедине. И больше этого, я боялся только, что он поймет, как мне жутко.
… В его глазах мне чудилось какое-то мучительное напряжение и страсть. Страсть не похожая на сексуальное желание, просто нечто пугающее и бесконечное, как Вселенная. И оттуда веяло ницшеанской бездной, которая, если в нее долго всматриваться, рано или поздно начнет всматриваться в тебя.
Подо льдом скрывалась геенна огненная, и когда я это понял, было уже поздно.

@темы: cycle "The Room"

---

Здесь никого нет

О вечерних психозах

Все они убивают меня. Медленно и мучительно, они срезают с моих костей плоть, пьют мою кровь, стараясь прорваться внутрь и убить мою душу. Все эти фразы «будь реалистом», « когда ты перестанешь верить в сказки?», «можешь хоть на секунду стать серьезным?». Так они говорят мне: «увидь реальность моими глазами, так как я ее вижу, или сдохни». Я мотаю головой, и прячусь в безмолвии своих иллюзий. В конце концов, трусливый эскапизм – это все, чем я богат.
А потом они уходят… Людей из моего прошлого, когда я еще мог заводить друзей, осталось не так много. Но почему-то я предпочитаю не дорожить ими, а гордо снимать их с шахматной доски, словно поверженные пешки. И на вопрос «когда встретимся?» я все чаще разрываюсь между «завтра» и «никогда», принимая это без особых сожалений. Но если быть совсем откровенным, это довольно странно, так хотеть быть обособленным, и так бояться одиночества, которое в итоге меня сожрет.

Сегодня я опять поссорился с этим миром. У всех свои страхи: кто-то боится быть заживо погребенным, кто-то боится сгореть, а кто-то банально летать или спать в полной темноте. А я боюсь оказаться запертым в кубе без дверей и окон, чтобы единственным занятием там было - думать и вспоминать. Как в дешевом хорроре, абсолютная беспомощность и никакого шанса на спасение.

---

The Room. Five

О неведении

Пробуждения в квартире Лии всегда были приятными. Рассвет облизывал кожу нежно-розовым, мягко выпутывая из объятий сна. Я вдыхал полной грудью и открывал глаза. Лиа уже сидела на коленях перед большим зеркалом и расчесывала длинные волосы цвета венецианской меди. Она была после душа, голая и обманчиво-уязвимая. Робкие лучи солнца путались в этих шикарных волосах и, кажется, умирали от зависти. Веснушки разбегались между выпирающих лопаток вместе с редкими каплями воды. Лиа мерно расчесывала гребнем каждый локон, сверху вниз, и обычно это приносило ощущение покоя и реальности в мою душу. Я мог долго лежать в постели, притворяясь спящим, и просто на нее смотреть.
Потом мы неспешно завтракали, моя девушка целомудренно клевала меня в щеку и мчалась на работу. Сейчас она занималась флористикой или какой-то еще ерундой, что было довольно странно, учитывая ее предыдущий род деятельности. Но мы все изменились после смерти Сэмюэля. Она начала выращивать амариллис и герань, а я – посещать комнаты с призраками.
Со стороны казалось, что между нами все также как и всегда. Мы обсуждали ее и мою работу, покупки в Хэрродс, вечер у друзей и просмотренные фильмы. Но нас преследовало молчаливое табу. Сэмюэль и комната. И все связанное с прошлой работой Лии и той злополучной ночью, когда я едва не придушил свою девушку. Все это стало зоной отчуждения между нами, грозя вскоре перерасти в молчание. На самом деле молчания не существует. Молчание – это разговор со знаком минус. Мы болели им мучительно как оспой, оставляя внутри маленькие зудящие расчесанные кратеры несказанных слов. И сейчас все эти слова, годы несказанных слов медленно растекались между нами словно горючее. Я боялся, что мы не выживем в этом пожаре.

Талантливого выпускника Оксфорда, Сэмюэля Игнациуса Транси, ждала Международная Ассоциация Юристов, но, как оказалось, у него были свои планы. Когда мой друг объявил, что собирается заняться частным сыском, все были, по меньшей мере, удивлены. Лиа была инспектором Скотленд-Ярда, до того момента, как он каким-то образом не переманил ее к себе. Они никогда не встречались и не спали друг с другом. Это я знал точно, но вместе с этим я знал, что Лиа была отчаянно и безнадежно влюблена.
Что между ними произошло, я так и не понял, однако спустя несколько дней знакомства, у нас с Лией закрутился бурный роман, который перешел в нежную привязанность, довольство и сытость. Нам хватало друг друга, и мы по возможности старались сделать друг друга счастливее. Иногда мы ссорились, иногда мне казалось, что я действительно люблю ее той самой любовью и не смогу без нее жить.
Мы всегда возвращались друг к другу. Она любила Сэмюэля. С этим можно было жить. Его любили все, восхищались им, боготворили. Но любила ли она меня? Этим вопросом я болел особенно страшно.

Я, как обычно, поздоровался с барменом, и, как обычно, не стал задерживаться. Это была традиция, сложившийся ритуал, а ими не следовало пренебрегать. Я вошел в комнату и огляделся. Солнечный свет еле пробивался сквозь грязные стекла, мелкий мусор под ногами. Ладонь скользит матовому покрову столешницы, под ногти врезается стеклянная крошка. Запах тусклой пыли и мужского парфюма. Так пах Сэмюэль, но сейчас его здесь нет. Просто улыбка Чеширского кота без самого кота. Я встаю в дорожку солнечного света.
Батарея напротив вся в потеках бурой слизи, сверху возвышается подоконник-пепельница. Нестерпимо хочется чистоты. Когда проводишь в жизни генеральную уборку, все встает на свои места. Находятся потерянные друзья, завалявшиеся за диваном и на антресоли в полиэтиленовых мешках, а человеческий мусор в тех же мешках отправляется на свалку. Я беру замусоленную тряпку и начинаю медленно мыть пол. Сколько не старайся – мир всегда будет покрыт затхлой плесенью и ржавчиной. Но, так или иначе, иногда жить в нем становится вполне выносимо. Я задумчиво вожу тряпкой по полу, складываю мусор и вытираю пыль – медитация очищения в каждом действии. Беспокоит только безнадежный запах хлорки, от которого дерет горло.
Мои старания вознаграждены – теперь здесь даже уютно. Я сажусь на диван-честерфилд и проваливаюсь в прошлое. В прошлое моего лучшего друга и моей девушки, которое так и оставалось для меня загадкой до сих пор. Прошлое, о котором я поначалу не задумывался, но которое пришло ко мне само.
Я видел офис Сэмюэля и его кабинет, заставленный странными вещицами. По этому кабинету можно было ходить и наткнуться на соседство подлинной этрусской статуэтки и пары грязных вонючих ботинок, принадлежавших какому-нибудь несчастному пропавшему. Женская туфля в вазе, череп в тарелке с фруктами, серная кислота в чайной чашке. Я называл это соседством «Идиота» и порнухи «Megafuckers» на одной полке, но мой друг только отмахивался.
В этом самом кабинете, находились два человека. Сэмюэль сидел в своем кресле за столом, напротив него стояла взбешенная Лиа.
- Почему вы взяли меня на эту работу?
Сэмюэль помолчал, словно действительно задумался над этим вопросом. В серых глазах отразился намек на развлечение, но тут же угас.
- Потому что ты красивая.
- Только поэтому? – возмущению Лии не было предела. Она уперлась ладонями в стол.
- Да, и я не понимаю, почему ты кричишь, Морган, и отнимаешь мое время.
Скука в голосе моего друга была неподдельной.
- Я много сделала для того, чтобы стать лучшей. Я работала!
- Но не стала. С твоей внешностью ты могла бы быть киноактрисой или фотомоделью, выйти замуж за денежный мешок и быть счастливой домохозяйкой с двумя очаровательными малышами, но ты пошла работать в Скотленд-Ярд. Роскошные женщины не идут работать в полицию, если у них внутри что-то не сломано. В тебе есть какой-то изъян, Морган.
Когда Сэмюэль хотел, он мог быть чертовым бесчувственным ублюдком. Лиа стояла, приоткрыв рот, словно из нее выбили весь воздух звонкой пощечиной.
- Расскажи мне, тебя изнасиловал отчим? Твой парень оказался наркоманом и отморозком?
После продолжительного молчания Лиа ответила, едва разжимая сведенные губы.
- Мой отец был инспектором полиции. Он покончил жизнь самоубийством за две недели до выхода на пенсию без объяснения причин.
Сэмюэль смотрит на нее и долго молчит. Ему ее не жалко, он просто складывает паззл, и когда работа будет закончена, он найдет лучший способ взаимодействия с Лией и перестанет ее замечать. Так было много раз, и я всегда гадал, почему не пополнил список тех, кто остался за бортом.
- Ты живешь во власти иллюзии, что можешь исправить все несовершенное. Поэтому ты пошла на эту работу. А еще ты чувствуешь изъян во мне, и хочешь спасти меня любой ценой. Ты в нужде, и поэтому твоя любовь так напоминает благотворительность. Заведи себе щенка, Морган.
Лиа молча разворачивается и выходит из комнаты, Прошлое отпускает меня, рассеивается как дурной маковый сон. Я снова в комнате, прошло несколько минут. Сэм сидит на чистом теперь подоконнике и смотрит в окно.
- Ты испортил мою комнату, - вздыхает он, впрочем, я не слышу в его голосе осуждения, - но я надеюсь, получил ответ на свой вопрос.
- Когда был этот разговор?
- На следующий день я вас познакомил. Лиа воспользовалась моим советом и завела себе тебя.
- Почему ты ничего мне не сказал?
Ощущение того, что все мои отношения напоминают бутафорию для дешевой мелодрамы не проходило ни на секунду. Все неправда, ложь-ложь-ложь.
- Тебе это было нужно, Патрик. После того, как ты нашел себе девушку, мы снова смогли общаться.
- Да, так и было…
Сэмюэль был прав, в очередной раз.
После одного случая, все шло к черту, я метался, как утлое суденышко без руля и не мог войти в фарватер, но Лиа стала моим якорем и прочно прибила меня к земле. Все было разыграно как по нотам, и я бы мог и дальше жить, не зная подробностей, счастливый в своей избранности. Сейчас же во мне плескалось только острое чувство, что меня поимели те, кого я любил больше жизни.

Я курю на внешней лестнице, сидя на железных ступенях. Здесь всегда лежит пачка сигарет на черный день. Не бог весть какие и дешевые, но это только к лучшему – помогает сосредоточиться на другом. А через полчаса лежу на подсыхающем полу комнаты, царапаю ногтями потемневшее дерево, скулящий как собака, жалко растирающий слезы грязными ладонями.
Я никогда не позволял им оставлять мокрые следы на щеках. Ядовитые и злые, как шарики ртути, они стекали внутри прямо в горло. Но здесь все иначе. Здесь только лица и голоса, и с ними можно говорить, обвинять их, проклинать или благодарить. И рыдать по-детски, отчаянно шмыгая носом, пока не заболит голова. Пока не придешь в себя, и не станет стыдно. Пока кожа с пальцев не начнет свисать прозрачными лоскутами, пока кровь не брызнет на подсыхающий пол и не смешается с грязной влагой. Мое тело чувствует за меня.
Я еще долго лежал на полу, расчленяя иллюзии и выдуманного себя.

@темы: cycle "The Room"

---

Медитация над чашкой чая

Об усталостях

Поздний вечер сводит меня с ума. Шакалю по-тихоньку в сети, а хочется большой охоты и крупной рыбы. В расширенных зрачках зверем бьется усталость и предверие мигрени. С трепетом предвкушаю чудный день, наполненный БОЛЬЮ. Моя верная спутница и любимая жена, та, кто никогда не предаст. Кладу голову ей на колени, она не дремлет и впивается в виски с любовью и желанием. Рядом греет руки кружка чая, невкусного из пакета, но заварить по всем правилам уже нет сил и времени. В голове копится всякая чушь, например, как подобрать приличный синоним к слову "заебался" да так, чтобы он описал всю превосходную степень этого жаргонизма в данный момент. Но кажется это нельзя выразить высокопарно и однозначно, как и любую другую действительно важную вещь.
Курю косяк в форточку, а хочется по-цыгански в чьи-то губы. Вокруг распространяются мрачноватые сумерки, клубятся вдоль асфальтовых лент, оседают в легких тусклой пыльцой. Деревья по трафаретам вырезают чудовищ. Если сейчас этот мир рухнет, я только порадуюсь.
Влажный овал чьего-то лица тает в сладковатом дыме. Забытые аккорды режут пальцы, неосторожно и глубоко. Кровь капает на клавиатуру, похожа на вишневый джем. Сладкая ли? Да нет, обычная. Даже не голубая и не вода, а так хотелось бы...
Хочется стать мягким плодом в нежной утробе матери, вместо этого я смотрю, как бледные цветы распускаются на запястьях бельмами лопнувших ожогов. А на дворе такая подыхаяющая осень, полная горечи и усталости. Если уж на то пошло, антидепрессанты делают нашу жизнь гораздо счастливее и спокойнее. Мой самый главный враг - это я сам. Подарите мне еще неделю. Господи, зачем я думаю в эти странные дни?

Один мой друг говорил, что когда преодолеваешь препятствия - вырастает твоя самооценка. По мне, пока у меня только увеличился процент алкоголя в крови.